Из дремоты он плавно перешел в сон. А проснулся, весь в поту. Во рту было сухо, нестерпимо хотелось пить. Он попробовал протянуть руку к колокольчику возле дивана и — о чудо! — рука его послушалась.

— Пить, — прошептал он появившемуся вскоре лакею. — Морса с погреба принеси.

— Доктор наказывали: как проснетесь — сей же минут лекарство выпить, — сообщил лакей. — Извольте, ваше сиятельство.

Пушкин проглотил уже привычную горькую микстуру и снова попросил:

— Морса…

Пока лакей ходил за питьем, явился Пирогов — свежий, выспавшийся. Пощупал у своего пациента пульс, осмотрел и удовлетворенно кивнул головой:

— Славно. Будем считать, что самое страшное миновало. Теперь, дорогой Александр Сергеевич, покой, покой и еще раз покой. Свежий воздух. Умеренность в еде. Ну, и Бог даст, проживете еще…

— Сколько? — не слишком вежливо перебил его Пушкин.

Пирогов развел руками:

— Ну, не сто лет — это точно.

— Год? Два? — не унимался Пушкин.

— Да я же не Господь Бог, — слегка рассердился Пирогов. — Ударчик вы перенесли, могут и последствия давней раны проявиться. Вам уже семьдесят…

— Да, зажился, — горько усмехнулся Пушкин. — Кстати, ноги-то ходить будут?

— Все может статься, руки же начали действовать и речь вернулась.

— А ноги?

— Александр Сергеевич, голубчик, с вами же ничего невозможно предсказать! Если вы выздоровели после безусловно смертельной раны… Ну, доживете жизнь в коляске. Не вы первый…

— Да зачем мне нужна такая жизнь? — вырвалось у Пушкина.

И тут сознание его внезапно стало меркнуть…

— Отходит, — услышал он чей-то далекий голос.

С трудом приоткрыл глаза и увидел свой прежний кабинет на Мойке, ряды книг.

Отрывистое частое дыхание сменилось на медленное, тихое, протяжное, и вот уже слабый, едва заметный, последний вздох.

Дыхание остановилось.